Чукча Йэкунин
Мы шли вниз по рябиновой аллее, то ускоряя шаг, то почти останавливаясь. Все это время мы были не одни: шагах в тридцати от нас медленно двигалась пустая черная «Волга». Впрочем, может, и не совсем пустая, стекла «Волги» были тонированными.
— Эта ваша НУС, — я уже не считал нужным скрывать раздражение, — что, собственно, она делает?
Юренев ухмыльнулся:
— Отвечает на вопросы.
— Как?
— Очень просто. Ты спросил, она ответила. У нее даже голос есть, понятно, синтезатор речи. Главное, сформулировать вопрос верно.
— А если вопрос поставлен неверно?
— Этого нельзя допускать. Вопрос всегда должен быть сформулирован жестко и точно.
— Но если все-таки так случилось? — настаивал я.
— Вот тогда и начинают проявляться эффекты второго порядка. Фотографии из будущего, нелепые валенки для великана…
— …отмороженные пальцы, — продолжал я.
— И отмороженные пальцы, — без удовольствия подтвердил Юренев.
Мы подошли к коттеджу.
Зеленая калитка, палисад, зеленая английская лужайка с постриженной ровной травкой — ничего тут не изменилось за два года. На плоском низком крылечке, заменяя перила, возвышался гипсовый раскрашенный лев, подаренный Козмину местным скульптором.
Два коротко стриженных крепыша в кожаных куртках не торопясь прошли за березами. Они ни разу не посмотрели на нас, но я понял, что каждый наш шаг контролируется.
Знакомый холл, трость под вешалкой, гостиная.
Не знаю, чего я ожидал. Может, больничной койки, медицинских сестер, истощенного беспокойного старика под простыней.
Ничего такого здесь не было.
Широкий дубовый буфет (в верхнем ящике когда-то лежали сигареты — для таких, как я и Юренев), на слепой стене несколько старинных литографий и лиственничная доска под икону — лик Андрея Михайловича под медным нимбом.
Великомученик…
В камине потрескивали, вспыхивали огоньки, лежала на полке медная закопченная кочерга, а на белой медвежьей шкуре (раньше тут ее не было), скрестив ноги, сидел чукча Йэкунин. Он завтракал.
Андрей Михайлович?..
Он, он.
Конечно он.
И в то же время…
Болезнь резко обострила выпирающие скулы, желтый лоб Андрея Михайловича избороздили многочисленные морщины. Несмотря на духоту, он был обряжен в широкую, спадающую с худых плеч, вельветовую куртку. Не в какую-нибудь там кухлянку, как можно было ожидать, а именно в вельветовую куртку. Такие же широкие вельветовые штаны, похоже, на резинке, на ногах стоптанные, разношенные тапочки.
Чукча Йэкунин завтракал.
Поджав под себя ноги, он неторопливо таскал из чугунной сковороды куски черного, как уголь, мяса. Наверное, сивучьего. У сивуча мясо во всех направлениях пронизано многочисленными кровеносными сосудами, кровь сразу запекается. Он таскал мясо из сковороды прямо пальцами, не боялся обжечься, потом вытирал лоснящиеся от жира руки полами куртки. Узкие тундряные глаза туманились от удовольствия. Не знаю, как он видел нас, но как-то, наверное, видел.
— Мыэй!
Голос совсем не тот, к которому я привык, он как бы сел, охрип, напитался дымком, жиром, диковатой, не свойственной прежде Козмину уверенностью.
Старые чукчи довольны, если молодые едят быстро, почему-то вспомнил я. Чукча Йэкунин не выглядел молодым, но ел живо, с удовольствием, чавкал со вкусом, сплевывал, опять лез руками в сковороду.
— Вул! — он, щурясь, всматривался, но я не уверен, что он видел нас именно такими, какими мы выглядели друг для друга. Может, это стояли перед ним охотники в грязных кухлянках. И пахло в гостиной странно. — Мэнгин?
Он спрашивал: кто пришел.
— Ну, я пришел, — деревянным голосом ответил Юренев.
Я поразился.
Где его обычная самоуверенность? По-моему, Юренев даже оглянулся на молоденькую женщину в белом халатике, в такой же косыночке, уютно и неприметно устроившуюся в закутке за дубовым буфетом. Возможно, она выполняла функции медсестры, но ее зеленые глаза смотрели жестко и холодно. Она даже успокаивающе кивнула Юреневу, при этом цепко и быстро оглядев меня.
А у камина, за спиной Андрея Михайловича, как бы греясь, сидел человечек в простом сереньком костюме, тихий, как мышь. Близко поставленные глазки смотрели на нас робко, оттопыренные уши покраснели. Наверное, переводчик… И правда, он тут же вступил в дело, монотонно переводя все сказанное чукчей Йэкуниным.
Оказывается, чукча Йэкунин и впрямь каким-то образом выделил меня из присутствующих. Он хрипло, низко спросил:
— Какой юноша пришел?
— Ну, свой юноша, — ответил Юренев тем же деревянным голосом.
Чукча Йэкунин насытился. Он утирал жирные руки полами куртки. Туманные тундряные глаза довольно замаслились. На какое-то время он забыл про нас.
— Ну, как тут?
Юренев, несомненно, обращался к переводчику, но ответила женщина из закутка:
— Чалпанов переводит: Йэкунин сказки говорит.
— Сказки?
— Сказки, — кивнул от камина маленький Чалпанов. — Так говорит, с двоюродным братом по реке Угитилек ходили. Кости мамонта собирая, ходили.
— Много нашли? — недоброжелательно поинтересовался Юренев.
— Много нашли.
Я ошеломленно молчал.
Андрей Михайлович Козмин-Екунин, член-корреспондент Академии наук СССР, почетный член Венгерской академии и Национальной инженерной академии Мексики, почетный доктор Кембриджского университета (Великобритания), Тулузского университета имени Поля Сабатье (Франция), иностранный член Национальной академии Деи Линчей (Италия), почетный член Эдинбургского королевского и Американского математического обществ, почетный доктор натурфилософии университета имени братьев Гумбольдтов (Берлин), пожизненный член Нью-Йоркской академии наук, человек, известный всем и давно во всем цивилизованном мире, сидел на белой медвежьей шкуре, подобрав под себя ноги, и шумно жевал черное сивучье мясо: лез жирными руками прямо в сковороду и тут же вытирал жирные руки полами своей грубой куртки; и это он, Козмин-Екунин, человек, с которым я дружил в течение многих лет, сейчас интересовался: какой юноша пришел?
— Ну, свой юноша.
Чукча Йэкунин шевельнулся.
Взгляд его ожил.
Не было, не было в нем безумия, но и узнавания в его взгляде я не увидел.
— Айвегым тивини-гэк…
— О чем он? — насторожился Юренев.
Переводчик Чалпанов монотонно перевел:
— Вчера я охотился… На реке Угитилек охотился…
Я ошеломленно рассматривал гостиную. Все, как всегда, все, как раньше. Но Йэкунин! Но чужая гортанная речь! «В кашне, ладонью заслонясь, сквозь фортку крикну детворе: какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?..»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});